Благосклонные мои читатели, позвольте представить вашему вниманию один из графоманских моих опусов!

Адрес оригинала

Ворнинг: уважаемые дамы и господа, ежели решите вы посетить скромную мою страничку с фанфиками, то, пожалуйста, во избежание моральных травм (и ваших, и моих, которые, думаю, возникнут сразу после ваших) не открывайте фанфики, названия которых выделены красным цветом!

Фанфик этот о мерисьюхе дивной, напоминаю, что мерисья - идеальное воплощение аффтарского "я", ну и, вестимо, о Люциусе моем обожаемом.

Все реки текут

Посвящается любезной моей Коломбине в благодарность за вернувшуюся музу.

Она никогда не умела себя называть. Нет, не то, чтобы у нее не было имени, было какое-то, на которое она откликалась, но, в мечтах покоряя мир, она не могла придумать себе подходящий псевдоним. Имена древнегреческих богинь, а так же любых королев не подходили, слишком уж слабо они звучали по сравнению с ее величием. Когда она это осознала, то решила не называть себя никак, так было проще.
А еще в ее жизни был он: она не сразу его заметила, так, однажды, прогуливаясь по берегу реки, увидела его – и пропала.
- Эй, ты, - говорил ей отец, - не по временам задумчива стала, а то ж, образование, книги, на кой мы тебя учили, скажи на милость?
Она быстро кивала и брала хлыст для овец.
- Слушай-ка, - прошептала сестра однажды вечером, - Альфред, наш сосед, давеча сказал, что ты – красотка, нравишься ему, а он – завидный жених.
- Да, - отвечала она, проводя пальцами по спутанным волосам, думая о нем, не о прыщавом Альфреде.
- И не смей ходить к тому дому! – увещевал иногда трезвый отец. – Недоброе место, там плохие дела творятся!
- Конечно, - отвечала она, и шла к тому самому дому.
Она любила прижиматься щекой к холодному скользкому металлу и наблюдать за белыми роскошными павлинами на лужайке у белого роскошного особняка.
В ее жизни не было павлинов, только курицы и овцы, но в деревенской школе была одна книга с иллюстрациями, так она узнала, что на лужайке у плохого дома бродят именно павлины, ну, по крайней мере, те птицы, что были там, походили на красочные изображения невиданных заморских пернатых.
Но она приходила не из-за них, хоть и любовалась гордыми птицами постоянно, ей нравилось наблюдать за красивой женщиной, вышивающей у окна. Ее звали Нарцисса, она узнала это через какой-то месяц. Нарцисса всегда вышивала, у нее не было других дел - овец, вечно несущихся кур и краснолицего отца, отвешивающего оплеухи. У прекрасной, бледной Нарциссы был он – такой надменный, появляющийся из ниоткуда, волшебный. Она всегда, когда видела его, думала, что он – не настоящий, у мужчин не бывает таких белых красивых волос, такого правильного овала лица, таких презрительно сжатых губ, такой осанки, горделивой походки, - он был безупречен. И его звали Люциус, она узнала это случайно.
Однажды она стояла у реки, разглядывая в воде свое отражение, размышляя о том, что иногда, в неверных тенях, она действительно выглядит красиво в этой старой одежде, с этими вечно поцарапанными руками – их просто не было видно, и можно было представить, что всего этого нет.
Он появился из-за спины, заставив ее вздрогнуть.
- Воды, - прошептал он, - дай мне воды.
- Конечно, сэр, - ответила она, открывая флягу, - из этой реки не стоит пить, но у меня – чистая вода, поверьте!
Он пил жадно, кадык на шее под тонкой кожей ходил туда-сюда в такт глоткам, и это было так совершенно, что на какой-то миг она забыла, как дышать. Капли воды стекали по бледным щекам и падали на землю, разбиваясь мелкими звездами. Она так и думала, что звездами, ничто другое не могло коснуться этой белой пергаментной кожи.
- Спасибо, - выдохнул он, возвращая флягу.
- Я провожу вас, сэр, позволите? – она замерла от собственной наглости и бесцеремонности. Кто она такая, чтобы беседовать с ним?
- Как тебя зовут?
- Разрешите поддержать вас, - она не умела себя называть, да ему было и не важно, просто вежливость, не более того.
- Я аппарировал неудачно, - он бормотал какую-то нелепицу.
- У вас кровь на щеке, сэр, - отвечала она, угадывая ритм его шагов. – И на руках тоже.
Он вдруг остановился.
- Я тебя пугаю? – произнес он как-то глухо.
- Что вы, сэр, нисколько, - она растирала занемевшие пальцы, - немного осталось пройти, отдохните!
- Ты не боишься крови?
- Нет, я с детства наблюдаю, как ягнятся овцы, этого не бывает без крови, поверьте. Потому я не боюсь.
Он брезгливо поморщился.
- Овцы, ну конечно, а я все думаю, чем от тебя пахнет!
Он шел, опираясь на ее плечо, а она смотрела, как падают листья – это было завораживающе, она любила потом думать об этом так.
Железная ограда, скользкие камни мощеной дорожки - и крик Нарциссы: «Люциус, ты жив, о Мерлин, ты жив!!!» Вот так она узнала, что его зовут Люциус.

С ним все было в порядке, она потом не раз наблюдала, как он выходит из дома – и идет по заросшей тропинке к реке. Он шепотом ругался, когда сорняки цеплялись к черному балахону, идеально выглаженному, она это отмечала. Иногда, выждав для верности с полчаса, она выбиралась из зарослей репейника, шла по тропинке, нелепо поднимая ноги, как если бы шла по илистому дну неглубокой речушки, раскидывала в стороны руки, как если бы хотела обнять целый мир, - и выглядела при этом как-то особенно глупо и жалко, но она этого не замечала. Ей было так здорово, так необыкновенно дышать с ним одним воздухом. Однажды ночью, когда сестра гостила у подруги в деревне, а отец, основательно приложившийся к джину, громко храпел, она выбралась из окна и, обдирая кожу на руках, вырвала все сорняки у тропинки, чтобы ему ничто не мешало. Она даже в мыслях не называла его «Люциус», ну разве что иногда, когда пыталась при тусклом свете лампы вышивать крестиком. Его имя было таким гладким и блестящим, что она боялась часто произносить его, чтобы не затереть, не испортить, но, когда становилось совсем уж невыносимо, она шептала: «Люциус», - и подносила руку к губам, убеждаясь, что воздух, который она выдыхает, ледяной. Ей казалось в такие моменты, что он близко-близко.

- Ты не смеешь, не смеешь отказаться! – орал отец, награждая ее оплеухами. - Тебе сделал предложение завидный жених, а ты, дура, не понимаешь!
- Овцы воняют! – фыркнула она, зализывая рассеченную губу.
- Идиотка! Овцы – золото Англии, и ты не смеешь, не смеешь перечить!
В тот день она лишилась толстой косы и иллюзий.

Эта осень была так похожа на предыдущие: тот же тонкий, почти осязаемый хрустальный воздух, кружащиеся желтые листья. Она сидела на крыльце и смотрела, как птицы улетают на юг, смотрела так долго, что глаза заслезились, – она была чрезвычайно романтичной особой.
- Эй, ты, маггла, где Малфой-мэнор? – спросил белокурый мальчик, настороженно глядя на нее.
- Тебя зовут Драко? – она не робела перед ним, ей нечего было бояться.
- Какое твое дело? – надменно фыркнул он.
- Никакого. А ты потерялся, правда?
- Я просто гулял! – ребенок был напуган, но не желал признаваться в этом даже себе.
- Нельзя убегать от родителей, Драко, они волнуются!
- Не смей говорить со мной так! Ты – всего лишь грязь, слышишь?
- Конечно, милый, давай я провожу тебя к дому!
- Отец говорит, - сказал Драко через пару минут, - что ты когда-то помогла ему, потому он позволил тебе жить здесь, а не истребил, как других. Это правда?
- Конечно! – она улыбнулась ребенку, стараясь скрыть смятение. Люциус помнил о ней – это было так… - И, знаешь, он спас меня.
- Спас тебя? Этого не может быть! От чего?
- От овец, Драко, я терпеть не могу овец.
- Понятно. Мама говорит, что ты – сумасшедшая, что ты каждую осень плетешь дурацкие венки из листьев и развешиваешь их повсюду! Это тоже правда?
- Конечно, милый! У тебя на курточке репейник, позволь мне его снять! Не стоит самому, он может уколоть твои пальчики!
- Ладно! – милостиво разрешил Драко. – Только не прикасайся ко мне, хорошо?
- Конечно, милый!
- Ты не очень-то похожа на сумасшедшую, - сказал Драко, держась за железные прутья ограды Малфой-мэнор, - как тебя зовут?
- Не важно, Драко, это все глупости, незачем тебе знать!
- Никто не знает, ни папа, ни мама, мне не скажешь?
- А тебе на самом деле интересно?
- Конечно!
- Что ж, зови меня Мери-Сью.

Все лучшее людям. Лучшим. Мне тоже Люциус импонирует